В 2011 году в Париже был открыт памятник солдатам Русского экспедиционного корпуса, сражавшимся на фронтах Первой мировой
«Недолговечные солдатские могилки втягивались в землю, хлипкие березовые кресты хилились и падали; беспризорные лошади, еле влачившие ноги, собирались к могильным холмикам - трава на них была выше и сочнее, - но не паслись, а только стояли, понурив головы, пока не подкашивались ноги. И тогда они ложились рядом с теми, кто, быть может, задавал им корм и любовно расчесывал гриву».
Это строчки моего деда Ефима Терешенкова, оттрубившего три года на Первой мировой войне. И рассказавшего об этом в книге «Встречи на дорогах», изданной почти полвека назад.
В детстве мне было не интересно ее читать. Да и узнавать хоть что-то про хищническую империалистическую бойню.
Открыл «Встречи» совсем недавно. Зачитался. Вот несколько отрывков, разбитых мною на главки.
МОБИЛИЗАЦИЯ
В полдень мобилизованных стали отправлять. Дальновидное начальство прикалывало жестяные крестики с надписью: "За веру, царя и отечество" Это облегчало работу жандармов выгонять нас из города, вырывать из объятий провожающих, усаживать на телеги.
Нас на подводе было трое: я, учитель Седых, высокий сутулый человек, и Михаил Греков, добродушный парень. Казалось, нет ничего на свете, что могло бы вывести его из равновесия.
- Греков, ты кого же дома оставил?
- Известно, мать, отца, зазнобу...
- А как провожали?
- Перепились, передрались - отца родного не узнаешь.
Скоро проселочные дороги вывели нас на шоссе, обсаженное двумя рядами белоствольных берез. По шоссе сплошным потоком двигались кибитки беженцев. Мы вглядывались в серые лица, пытались заговорить, но люди молчали и отмахивались одним-двумя словами.
- Все горит... Всему конец...
Чем ближе к Рославлю, тем плотнее был табор, тем больше было костров. Особенно за Криволесьем - подлинное "переселение народов". Река народного горя была здесь широка и глубока. Беженцы теряли в пути родных и близких. Свежие могилки, особенно детские, виднелись то там, то здесь, маленькие холмики, недолговечные кресты с засохшими венками из полевых цветов.
Фото: РИА Новости
МУШТРА
Следующей ночью мы прибыли в Тулу. Утром нас остригли, сводили в баню и сразу же началось "воспитание воина".
Для решения этой нелегкой задачи в кадрах оставляли надежных унтер-офицеров, не жалевших ни своих, ни чужих сил, чтобы отличиться и самим не попасть на фронт.
Наш отделенный командир унтер-офицер Оглоблин, увидев нашу шеренгу, изобразил "неописуемый ужас":
- Матушка родимая! И зачем ты меня на свет народила? Они стоять не умеют! Да я с них семь шкур спущу, сорок потов выгоню, семь пар халдеев сокрушу...
Оглоблин, комбинируя предлоги и приставки, ругался виртуозно: по-русски, по-гречески, по-латыни (он был из духовного звания) и приводил в восторг и тех, кому доставалось.
Когда же узнал, что в его шеренге два учителя - будущие прапорщики, - он поставил нас перед строем:
- Люди добрые, покойная мама! Взгляните на них!.. Колесов, Семенов! Займитесь их благородиями. Стойка, выправка, втягивание в бег! Я научу их таблице умножения!.. Сколько будет семью семь?
Отвечать нужно было "полным ответом":
- Господин отделенный, вы изволили спросить, сколько будет семью семь? Сорок девять!
- Врешь! Пятьдесят!.. Больше, больше нежности!.. Я отучу вас думать!
- Минченко, что есть присяга?
- Господин отделенный, вы изволили спросить, что есть присяга? Присяга есть клятва, данная богом служить царю и наследнику престола перед крестом и святым евангелием от врагов внешних и внутренних...
Отделенный за ответом следил по Уставу.
- Не знаешь, скотина! Бег на месте, бегом! Арш!
- Пивнев, как титулуется полный генерал?
- Полный генерал титилуется...
- Как, скотина?
- Тутилуется...
- Что, мерзавец?
- Тютилуется..,
- Болван, марш к печке и кричи ей сорок раз: ти-ту-лу-ет-ся!
Фото: РИА Новости
МАРШ
Ночью прибыли в Николаев, погрузились на транспортное судно "Рион" и утром, минуя Очаков, вышли в море и взяли курс на Одессу.
Море видели впервые и смотрели на него со страхом. Белые гребни волн, как живые существа, то поднимались по пояс, то погружались в воду, то вновь подскакивали, точно силились разглядеть, кого им посылает земля...
Ночью выгрузились в Одессе, а на рассвете вышли в степь. Наш путь лежал на Аккерман, Кагул, в Румынию. Лиман перешли по льду, а дальше пошли по степи. Моросил дождь, перемешанный со снегом; к ногам приставали комья земли, точно не хотела она пускать детей своих на чужбину; шинели и вещевые мешки промокли, и шли мы, согнувшись под тяжестью нош и невеселых дум.
Когда раздавался сигнал на отдых, мы как подкошенные валились на землю, готовые слиться с ней навсегда, чтобы только не двигаться дальше. Но проходили положенные десять минут, где-то впереди раздавался сигнал горниста, и серая стена людей неохотно вставала и двигалась дальше. Временами полог туч приподнимался, проглядывало солнце, отогревались степные дали, вставали курганы. Увы, не первые мы проходили по этой земле, многих и многое она видела, и вот теперь видит нас, бредущих к границе, к какой-то черте, у которой сталкиваются две людские волны...
ПЕРВЫЙ НЕМЕЦ
Ночью мы пришли к немецкой колонии Харцизск. Хозяин-немец, грузный старик, отвел нам для ночлега утепленный сарай, и мы, не дождавшись обещанного обеда, уснули.
Ночь оказалась переломной: поутру с неба исчезли тучи, ярко засветило солнце; все было покрыто инеем: стены и крыши домов, заборы, деревья, каждая былинка.
Мы высыпали из сарая во двор и радовались как дети. Хозяин угощал вином.
Нас поразила зажиточность немцев: двор был надежный, лошади упитанны, люди одеты во все добротное.
- А какому богу они молятся? - спросил Пивнев.
- Такому же, как и ты, - ответил Греков.
- Ври больше... Что же мы будем воевать с единоверцами?!
- Дурак ты, Пивнев!
Тут не выдержали и другие:
- А все-таки, на чьей стороне бог?
- Русские ему роднее...
- Темный вы народ, - упорствовал Греков, - серые... Мы идем воевать с немцами, а эти давно уже сообщили: «Идут лапотники, крошите их - все будет наше…»
Рассуждение Грекова вызвали смятение. В самом деле: почему здесь, у самой границы, не русский человек, а его исконный враг? Ответа мы не находили, и груз сомнений стал еще тяжелее.
ГРАНИЦА
По мере приближения к границе наше любопытство все возрастало: что же такое этот рубеж? Он представлялся нам то глубоким рвом, то высокою стеною, то широкой мертвой полосою. Но пришел миг, и каждый из нас одной ногой стоял на своей земле, другой - на румынской. Никакого рва, никакой стены, ничего страшного: ручейки бегут из одной страны в другую, ветер, не задерживаясь, перебегает границу, одна и та же тучка висит над нашей землей и румынской, жаворонки поют свои песни для тех и других...
А вот и люди. Они приветливо улыбаются, охотно берут наш хлеб, табак, сахар, угощают мамалыгой. Им так же, как и нам, чужда самая мысль о войне. Не могут эти руки, огрубевшие от работы, рушить то, что ими же создано; не могут эти люди топтать посевы, увечить сады, обижать женщин и детей. Нет, их заставляют делать это другие, те, кто не знает подлинной цены всему, что создано трудовыми руками.
Вот убогая церквушка. Заходим - те же иконы, тот же распятый Иисус, те же молитвы. Румыны не враги, мы пришли к ним как союзники, но они - другое царство, и они могут пойти на нас, их могут погнать, и они станут ломать и разрушать, убивать и калечить. Люди - что же они такое?..
ГАЛИЦИЯ
В Румынии нас распределили: меня и Ваську в саперный батальон, его в дорожно-мостовую, меня в телеграфную роту, Грекова - на переднюю линию, в пехоту. Так наши пути и разошлись...
По Буковине колесо войны прокатилось дважды, но сила жизни была столь велика, что следы войны уже затянулись. Только на окраинах Черновиц земля была изрыта снарядами, лежали обломки зданий, зияли пробоины. У Залещиков на много десятин раскинулись свежие солдатские кладбища: кресты, кресты, стройными рядами, как батальоны на плацу. Здесь война собирала обильную жатву и производила подсчет. Немецкое кладбище - площадь не окинуть взглядом: березовые кресты, на крестах жестяные треугольники, на жести номера - солдат обезличен и стал номером; на могилах русских надписи - кто такой, откуда родом, когда сложил голову. Пусть не придут сюда ни матери, ни жены, никто не оправит могилки, спасибо и на том, что не обезличили воина, подумали как о человеке.
Фото: РИА Новости
Дальше - Галиция. Здесь особенно упорно молотила война своими цепами: земля утоптана, изрыта окопами и рвами, усеяна одинокими могилками и огромными кладбищами.
А над землею усердствовало солнце; в синеве млели облака, бесчисленными струйками сыпались песни жаворонков; бездомные аисты, как призраки, бродили по лугам - гнезда сгорели вместе с избами, на которых они лепились; земля молчала, она была покрыта прошлогодним бурьяном, точно серой солдатской шинелью, ей не хватало заботливых рук земледельца, чтобы нарядить посевами, - руки заняты были другим: одни держали винтовку, калечили и разрушали, другие готовили орудия разрушения, третьи неохотно создавали, не веря в долговечность своих сооружений. Война, война... Кому она понадобилась?
В Галиции мы застоялись. Как-то встретился мне Васька Резерв.
- Здравствуй, дружище! Все чинишь дороги? Чтоб война не споткнулась?..
- Поверишь, друг: иной раз хочется уткнуть топор в бревно, плюнуть и сказать: «Шабаш! Докуда будем возить на эту мельницу»? Сколько она перемолола? Неужели люди ничего умнее не придумают?
ОСЕНЬ 1917-го
Между тем на фронт снова пришла осень, четвертая осень войны. Окопы оползали и превращались в зловонные лужи; винтовки и штыки покрывались ржавчиной; снабжение кончилось, фуражиры тщетно шарили по окрестностям - они возвращались ни с чем: по сторонам фронта все было съедено, и лошади стали падать. Офицеры, пряча погоны убегали, кто на юг к Корнилову, кто на время к себе в имение, кто в города, в свои квартиры.
Над опустевшими покинутыми полями войны висели свинцовые тучи. Казалось, все валится и гибнет. Артиллерия 44 и 46 корпусов была стянута к местечку Рожище, и тут начались «поток и разграбление»: все, что могло пригодиться в несложном крестьянском хозяйстве: ремешки, веревки, хомуты, попоны, пошло в вещевые мешки пехотинцев; поезда, которые подавались к станции, набивались солдатами; на крышах вагонов, на подножках, в тамбурах, на буферах, на паровозе - везде были солдаты...
Куда вы, солдаты? Зачем? Что вы увидели впереди?
В это время в туманном Петрограде прогремел выстрел "Авроры", и все прояснилось:
- Вся власть Советам!
История повернула руль.
Имущество своего полка - 48 инженерного - мы доставили в Гомель и здесь встретили приказ о демобилизации.
АКЦИЯ "КП"
А в вашей семье сохранились свидетельства очевидцев Первой мировой, документы, фото? Поделитесь вашими воспоминаниями с редакцией "Комсомолки", мы их опубликуем на нашем сайте и сохраним для потомков. Ждем ваших писем на адрес kp@kp.ru
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Победа Антанты в Первой мировой войне была оплачена русской кровью
1 августа 1914 года Германия объявила России войну. Предшествовавший этому локальный конфликт между Веной и Белградом перерос в пятилетнюю кровавую бойню.
Наша страна потеряла в ней около 2 миллионов человек. Без этих жертв западные союзники - Франция и Англия - могли войну проиграть. В России стали вспоминать об этом совсем недавно (читайте далее)
ПАМЯТЬ
Добавьте свою страницу в летопись Первой Мировой!
К столетию Первой мировой войны Российское военно-историческое общество открыло интернет-сервис «Великая война. 1914-1918». Каждый желающий может создать на сайте собственную страничку с документами из семейного архива или воспоминаниями, связанными с событиями Первой мировой войны.